C'est trop beau pour être faux! (c)
Планирую сделать по "Тору" серию мини-миди-фиков. Скорее всего, в ней будет три текста, и это первый.
Фандом: "Thor 2011"
Название: Aurora Borealis: начало
Автор: Solli
Беты нет
Рейтинг: PG-13
Категория: преслэш, гет
Пейринги: Один/Лафей, Один/Фригг
Жанр: драма
Предупреждения: телесные наказания
Дисклеймер: все принадлежит студии «Марвел» и богам Асгарда
Саммари: Лафей проявил слабость, за которую ему придется расплачиваться всю жизнь
читать дальше***
***
Ледяное копье пролетело в воздухе в дюйме от щеки Одина и где-то сзади вонзилось в смерзшуюся землю. Лицо заливал пот, перемешанный с кровью - правый глаз совершенно заплыл, на губах горчило. Отерев лоб краем замызганного плаща, Один огляделся. Тут и там в отдалении полыхали костры и не смолкал шум битвы. Много дней прошло с тех пор, как они выбили етунов из Мидгарда и гнали их до Етунхейма - сегодня утром асы подступили к самым стенам дворца и взяли их штурмом. Много храбрых воинов полегло в бою – ледяные великаны заплатят за каждого из них... Но сейчас еще не время было считать потери: главная цель затерялась в темноте, спряталась среди бесформенных груд, в которые воины Асгарда обращали всё на своем пути. Лафей.
Заклятый друг, любимый враг. Как давно – и словно вчера – они бродили вдвоем по заросшим клевером лугам Мидгарда и рассуждали о том, как должен быть устроен мир, чтобы все в нем было в гармонии и равновесии.
- Вот волк пожирает ягненка, – говорил Лафей. – Ты скажешь: хорошо ли это или дурно? Пустишься в рассуждения о добре и зле, о равенстве, которое нарушает сильный, убивая слабого. Но ведь природа не ведает таких понятий, как добро и зло. Слабость и сила – вот ее абсолют. Сражайся или умри.
- Чем же тогда мы отличаемся от животных? – возражал Один. – Зверь без раздумий пожирает зверя, в нас же есть чувство справедливости, и сострадание, и жалость. Разве нет ничего такого, что для тебя стоит выше твоей жажды доказывать всем свою силу?
- Есть, – отвечал Лафей, отводя взгляд, и всякий раз умолкал, словно не желал признаваться в том, что же именно способно сделать его уязвимым и слабым.
Один и не допытывался, полагая, что Лафей однажды сам расскажет ему всё.
- Вот видишь. На том и держится мир, – говорил он рассудительно.
Странная это была дружба. Все удивлялись ей. Не смели осуждать Одина вслух, но перешептывались за его спиной. Одину было наплевать. Он знал, что в этих беседах с Лафеем открывает что-то важное, что Лафей помогает ему лучше понять миропорядок, постичь то совершенное и несовершенное, что было в нем. Услышать, какие из струн звучат фальшиво, и отстроить лад.
Пока дружина проводила время за пирами и военными забавами, Один ходил по холмам и лесам, и все яснее внутри него звучала песня, дивная, таинственная и гармоничная.
- Ты слышишь? Это горы говорят с нами... трава, вода, воздух! – произносил он негромко, останавливаясь и поднимая вверх указательный палец.
Лафей, пыхтя, стоял рядом. Он не слышал пения – его затрудненное дыхание пригибало траву к земле.
- Хель забери твою песню, – ворчал он, следуя за Одином и оставляя на траве гигантские инеистые следы. – Она звучит у тебя в голове. Поэтому ты не слышишь, о чем говорят твои воины.
- О чем же они говорят? – примирительно спросил Один, устраиваясь под деревьями и вдыхая ароматы поздних, отцветающих трав.
- О том, что ты нашел себе неподходящего приятеля, – огрызнулся Лафей и лег чуть поодаль – чтобы не слишком скоро проморозить поляну. – О том, что не предаешься пирам и веселью вместе со всеми, не сражаешься и не охотишься, а все бродишь, будто рано овдовевшая жена, а следом за тобой таскается уродливое чудовище.
С этими словами Лафей достал свой ледяной клинок и со злостью всадил его в землю.
Один негромко рассмеялся.
- Они так говорят? – переспросил он, поднимаясь и отряхивая плащ от приставших травинок. – А тебе что за печаль?
Лафей быстро глянул в сторону друга и отвернулся.
- Я знаю, что они правы, – глухо пробурчал он. – Я не умею веселиться, презираю их всех за их самолюбование... Их гулянки... Я всегда считал, что война – вот истинный пир. Ты сбил меня с толку, Один. Я не слышу этих твоих песен, трава не нашептывает мне сказания, она чернеет и умирает от одного моего прикосновения. Я не желал стать твоей тенью, но стал ею. Теперь я не понимаю, что важно, а что нет.
- Что тебя тревожит? – спросил Один, подходя ближе и устраиваясь рядом с ним на пожухлой вымерзшей траве. – Разве ты не видишь – я не слушаю чужих голосов. Зачем же слушаешь ты?
Он устремил пристальный взгляд чистых, как горный ручей, голубых глаз прямо на Лафея. И словно искра мелькнула между ними и потонула на дне тяжелого, как омут, взгляда етуна.
- Потому что я теперь сам не знаю, кто я, – отвечал Лафей сердито.
- Это же так просто, – покачал головой Один. – Ты мой друг. И мне все равно, что думают о тебе мои соратники. Что бы они ни говорили – их слова никогда не будут иметь больший вес, чем то чувство, которое я к тебе испытываю.
Лафей, впрочем, не выглядел успокоенным.
- Вот как, – пробормотал он, невольно отодвигаясь, когда Один придвинулся ближе. – Ты, стало быть, думаешь, что мы всегда будем вместе?
- Конечно, – нахмурился Один. – Дружба сильней всего на свете. Она не отцветает, как дерево, не закатывается, как солнце, не тает, будто снег. Она подобна камню на морском берегу – жизненные волны лишь делают ее более гладкой.
- Ты мастер говорить речи, – сказал Лафей. – Они словно музыка...
- Так теперь и ты услышал? – обрадовался Один.
- Я давно слышу ее, – неохотно признался Лафей. Брови его сошлись на переносице, и взгляд стал тяжелым и сумрачным.
- Почему же ты не сказал сразу?
- Никогда ни один етун никому не признавался в своей слабости, – хмуро проговорил Лафей.
- В чем же твоя слабость? – Один склонился ниже, видя, как широко распахнулись оранжевые глаза етуна и как тот поджал губы, словно еле сдерживая волнение....
И в этот миг, разливаясь в воздухе неспешными, но сильными волнами, между деревьев заструилась музыка, такая прекрасная, какая, наверное, не звучит и в Валгале...
- Вот она, совсем близко! – возликовал Один, вскакивая на ноги.
Лафей поднялся вслед за ним. Он выглядел обескураженным и растерянным.
- Неужели ты не слышишь? Эта песня... я почти могу различить слова.... – Один радостно засмеялся. – Это совсем близко, пойдем!
И он кинулся в лесную чащу, ощущая за своей спиной дыхание Лафея, еще более тяжелое и прерывистое, чем обычно.
Деревья, словно нарочно бросавшие сеть своих узловатых корней ему под ноги и цеплявшиеся за подол его плаща, вскоре расступились: взору открылся берег небольшой реки, на берегу на камнях устроились девушки с прялками. Одна из них сидела поодаль и пела, так мелодично, будто в сердце ее была заключена самая нежная свирель. Тяжелые золотые косы лежали на ее плечах, а руки двигались легко и невесомо, словно она не касалась нити и та сама собой, по волшебству, свивалась в полотно.
Один замер, растворяясь в звуках ее песни. Но девушка подняла глаза и умолкла. А следом за ней обернулись к чужаку и все ее подруги – Один успел заметить, что не было среди них краше его таинственной певуньи – прежде чем за его спиной раздался громкий треск и брань, и на полянку выкатился Лафей.
- Хель забери... – начал он.
И тотчас все пришло в движение. Девушки, подобно стайке крохотных перепуганных птиц, с криками ужаса бросились врассыпную, кто куда, лишь мелькнули и исчезли среди деревьев подолы их светлых платьев.
И только одна осталась сидеть на месте. Та, что пела песни. Та, которую Один услышал прежде, чем увидел, а увидев, не хотел больше расставаться никогда.
- Как тебя зовут? – спросил он негромко, подходя к ней, и она поднялась ему навстречу.
- Фригг, – голос ее звучал мелодично, словно она и теперь пела свою песню, нежную и грустную. – А ты, должно быть, Один? Я много слышала о тебе. Прими от меня дар, – она протянула ему свою работу – легкую длинную рубашку из тончайшей серебряной нити.
- Благодарю тебя, Фригг, – отозвался Один, принимая подарок и с изумлением ощущая, как нежнейшая пряжа согревает его ладони. – Я буду носить твой подарок, покуда он не износится, а твой образ в своем сердце буду носить и после того, как сношу десять десятков таких рубашек. Отчего твоя песня так грустна, Фригг?
- Оттого она грустна, что говорит о ребенке, оставшемся без отца и матери, брошенном и потерянном... Озерный народ от начала дней поет ее, рассказывая, как брошенное дитя проделало путь в корзине вниз по реке, чтобы возвестить... – она умолкла и склонила голову.
- Что же возвестить? Что? – допытывался Один, но Фригг лишь качала головой, и в ее ясных синих глазах сверкали слезы.
- Дикие, необразованные племена этот озерный народ, – заявил доселе молчавший Лафей. - Боятся каждого шороха, воевать неспособны, все бы им распевать песенки да устраивать танцы под луной. Пойдем отсюда, скоро ужин, и ты рискуешь пропустить его, расточая свои речи.
Фригг подняла на него потемневшее от гнева лицо, и оба принялись сверлить друг друга взглядами.
Один положил конец этому безмолвному поединку.
- Мой друг Лафей прав, мы не можем задерживаться дольше, – сказал он мягко. Тот самодовольно фыркнул за его спиной, но Один еще не закончил. – Лишь об одном я спрошу тебя, Фригг. Хочешь ли ты променять лесную чащу на золотой чертог? Хочешь ли смотреть на облака не снизу вверх, но сверху вниз? Хочешь ли ткать рубашки не для своих сородичей, но для меня одного? Твоя песня долго вела меня к тебе, и вот я здесь - разве могу я так легко и глупо отпустить свое счастье? Разве смогу уснуть ночью, вспоминая свет твоих глаз? Знаю, что нет. Ни сегодня, ни завтра я не смогу забыть тебя, расстаться с твоим образом, и если так, то для чего расставаться? Согласишься ли ты, Фригг, стать моей подругой, и вместе со мной, на правах царицы, подняться по золотым лестницам моего дворца в Асгарде?
Последние его слова потонули в треске ветвей – Лафей, очевидно, раздраженный долгими речами, отправился в обратный путь через чащу, едва не с корнем вырывая столетние дубы. Один хотел было броситься за ним, чтобы удержать, но замер, привороженный взглядом темных глах Фригг.
«Да!» - сказали ее глаза. Только это. Всего одно слово. И сердце Одина перевернулось и задрожало, как пойманная в силки птица. Он протянул руку, и Фригг смело вложила в нее свои тонкие пальцы.
Дружина встретила известие о грядущей свадьбе Одина бурным ликованием. Лишь Лафея не было среди них. Он исчез, словно прошлогодний снег под лучами весеннего солнца. Спустя некоторое время Один узнал, что его старый друг вернулся в Етунхейм и заперся там в своем замке.
Поначалу этот странный поступок почти заставил Одина страдать. Лафей не отвечал на письма, и даже попытался убить гонца, посланного из Асгарда. Один вскипел гневом и яростью, и намеревался отомстить за растоптанную дружбу, но потом отвлекся на вещи куда более значительные и важные: они с Фригг обустраивали дворец, который теперь почему-то не казался Одину ни пустым, ни скучным... В этих хлопотах незаметно минуло время со дня их свадьбы до дня летнего солнцестояния, когда Фригг принесла ему самый бесценный дар - сына.
Один много повидал, но ничто в его жизни не могло сравниться с ощущением, заполнявшим сердце всякий раз, когда он сидел возле колыбели своего ребенка. Фригг с веретеном обычно утраивалась рядом и тихонько пела – теперь ее песни были куда более радостными. Излюбленный некогда сюжет про брошенного ребенка, который в корзине плывет вниз по реке, был забыт.
- Сейчас у меня есть все, чего я хотел в жизни, – говорил Один, и она улыбалась ему в ответ.
Два года пролетели как два дня – и ровно в день летнего солнцестояния Лафей собрал войско и двинулся войной на Мидгард.
Один пока еще не знал, что именно он сам и был истинной целью этой войны.
***
Темная тень выросла перед ним внезапно – етуны умеют сливаться со скалами, из которых когда-то родились.
- Один. Я знал, что ты не останешься в стороне.
Голос Лафея звучал в ушах набатом.
Один поднял голову, пытаясь рассмотреть в полумраке лицо бывшего друга.
- Что тебе нужно, Лафей? – произнес он. – За что ты ополчился против жителей Мидгарда? Почему напал на них?
- А ты не догадываешься? – воздух с каждой секундой становился все холоднее. Одину было трудно дышать, но он не двигался, и такой же ледяной глыбой замер перед ним Лафей. – Я напал на них потому, что силен, а они – слабы. Напал, потому что хотел напасть. Напал, потому что знал, что смогу победить их и обратить в своих рабов. Какой ответ тебе нравится, Один? Ты волен выбрать любой из них.
- Оставь, Лафей, – отозвался Один негромко. – Это ложь. Тебе не нужны ни рабы, ни доказательства твоей силы. Так чего же ты добиваешься?
- Довольствуйся ложью. Едва ли правда понравится тебе больше, – Лафей ронял слова как камни.
- Я предпочитаю правду, какой бы горькой она ни была, – возразил Один. – Ведь ты знал, что я не позволю тебе уничтожить Мидгард, не так ли?
- Что ж, ты прав. Я ждал тебя, – Лафей отступил на шаг. – И ты предсказуемо примчался на защиту. Любой другой на твоем месте сейчас наслаждался бы радостями семейного очага в своем золотом дворце, вдали от тягот и невзгод этого мелкого, жалкого и ничтожного мира.... Я слышал, у тебя появился сын... – добавил он тем же тоном, каким говорил о жителях Мидгарда. – Не теряешь времени даром.
- Тебя это не касается, – взорвался Один. Ему надоели и эти загадки, и этот пустой бессмысленный разговор. Остатки желания разобраться в причинах, побудивших Лафея поступать так жестоко и глупо, окончательно покинули его душу, оставив место лишь жажде справедливости и мщения. – Мой ребенок, моя жизнь и я сам... Даже не пытайся заговаривать со мной об этом. Ты мог быть рядом со мной и разделить мою радость, но утратил это право.
- Неужели? – в голосе Лафея прозвучало глумление. – Когда же это произошло? Как вышло, что ты в один миг вычеркнул меня из своей жизни, Один? Такова, значит, цена твоих слов... и твоей дружбы?
- Моей дружбы? О чем ты говоришь? Тебе, вероятно, так сильно нужна была моя дружба, когда ты укрылся в своем мире, точно трусливая крыса. Я пытался говорить с тобой, ты не отвечал. Чего же ты хочешь теперь?
- А ты, должно быть, хотел всего и сразу, не так ли, Один? Думал, что я по-прежнему буду ходить за тобой, будто тень твоего плаща, тогда как ты воркуешь со своей избранницей? Что ж, ты ошибся во мне, а я – в тебе. Время разговоров прошло. Осталось всего одно дело, которое нам нужно обсудить. Ты спросил, чего я хочу теперь. Я отвечу тебе. С тех пор, как ты отвернулся от меня и предал нашу дружбу – с тех самых пор я хочу лишь одного. Смерти.
- Смерти? – повторил Один растерянно.
- Да. Я хочу, чтобы ты исчез, чтобы даже следа твоего не осталось ни в одном из девяти миров, вот чего я хочу, Один. И ты даже не представляешь, как скоро мое желание исполнится! – прорычал Лафей и поднял руку – в ней сверкнул ледяной кинжал. Один едва успел уклониться.
От былой растерянности не осталось и следа. Он больше не видел Лафея – перед ним был враг, ледяной великан, жестокий убийца, заслуживший наказания.
Прошептав про себя имена жены и сына, Один стремительно перешел в наступление. Высоко подняв Мьельнир, он вложил в него всю свою силу, прежде чем опустить на землю, так что она тотчас пошла глубокими трещинами. С грохотом начали обрушиваться верхушки громоздящихся в отдалении скал. Лафей кинулся вперед, целя Одину в сердце, но дрожь земли не дала ему удержаться на ногах, и Один снова увернулся от удара. Глаза ледяного великана фанатично полыхали красным огнем – он намеревался биться до последнего.
Один снова занес Мьельнир – от следующего удара трещины, образовавшиеся во льду, расширились, открывая черные бездонные провалы. Дрожь охватила уже и ближайшие скалы, Лафей на миг обернулся туда, где у их подножия высился храм етунов. Этот взгляд не укрылся от Одина – должно быть, ледяной великан хранил там что-то ценное.
Балансируя на краю пропасти, они наносили друг другу удары, и поединок все длился и длился. Один знал, что Лафей будет биться до тех пор, пока есть силы, значит, нужно лишь продержаться дольше него. Тесня противника ближе к скалам, Один ударил молотом по одной из обледеневших каменных стен, и по всей гряде прокатилось гулкое эхо – на головы соперникам посыпалась ледяная крошка, и Лафей снова оглянулся в сторону храма – камни с грохотом падали на его крышу и срывались вниз.
«Что же ты скрываешь, Лафей?» – подумал Один. Воспользовавшись минутной заминкой своего противника, он метнул Мьельнир и сбил ледяного великана с ног. Тот грузно опрокинулся на спину, и Один мгновенно приставил острие копья к его горлу.
- Ты проиграл, – произнес он, тяжело дыша. Лицо Лафея исказилось от злобы, но возразить было нечего.
- Ты отзовешь своих воинов и прикажешь им сдать оружие, – продолжал Один, по-прежнему держа его на прицеле – даже поверженный, Лафей оставался воплощением подлости и коварства.
Тот скосил глаза – Одину не нужно было следить за направлением его взгляда, чтобы понять – тот снова смотрит на етунский храм.
- Хорошо, – прохрипел он наконец. – Я сделаю, как ты скажешь.
- Это еще не все, – Один помедлил. – Твои воины заплатят за ущерб, причиненный Мидгарду, и за те потери, которые по твоей милости понес Асгард... Но у нас с тобой есть долги, которые остались между нами двоими. По ним ты расплатишься сам.
Лафей дернулся, едва не наткнувшись на острие копья.
- Что тебе нужно? – прохрипел он. По лицу его, все еще красивому, прошла судорога. Он был унижен и раздавлен, но Одину казалось мало и этого.
- Повернись, – велел он сурово. – На колени, спиной ко мне. Не так ли из-за спины ты сам напал на невинных людей?
Лафей молчал, и это разозлило Одина.
- Я проклинаю тебя за то, что ты предал нашу дружбу. Я любил тебя. Действительно любил, – произнес он. – Но ты сделал свой выбор, и этот выбор – вечная тьма. Ибо отныне в твоем мире всегда будет темно. Я погашу твой пыл, так, чтобы тебе неповадно было думать, будто ты – сильный. Я навсегда отучу тебя нападать на слабых.
С этими словами он поднял копье и превратил его в хлыст. Первый удар пришелся по спине Лафея чуть выше пояса. Тот взвыл от боли, но Один оставался неумолим. Он продолжал методично орудовать хлыстом. От этих движений он почувствовал что-то сродни возбуждению – и немыслимую ярость, которая переполняла его до краев. Вскоре Лафей затих, и лишь вздрагивал каждый раз, когда плеть ударялась о его тело. Когда Один закончил, возвращая копью его обычный вид, по нему струилась голубая етунская кровь. Наскоро обтерев его снегом, он поднял молот и побрел в сторону храма. Тяжесть в ногах едва позволяла ему двигаться, и каждый шаг давался с немыслимым трудом. Поднявшись по ступеням наверх, он обернулся – Лафей лежал на земле в той позе, в какой он оставил его. Враг был повержен окончательно, и так жалок, что в сердце Одина на миг шевельнулось сострадание. Он замер, еще не зная, что собирается предпринять, как вдруг до его слуха долетел тихий плач. Тоненький слабый голосок принадлежал, без сомнения, ребенку, и Один поспешно вошел под своды храма. По стенам плясал голубоватый свет пламени ледяных факелов. Камнепад не сумел повредить святыне великанов – мощный свод остался невредим. Один прошел колонный зал и остановился у алтаря. Крохотный младенец лежал в корзине, поставленной прямо на пол. Он был завернут в грубое тряпье, но на шее его красовалось ожерелье царей Етунхейма. Один поднял ребенка на руки, избавляя от тряпок и ожерелья – тот тотчас примолк, и на щеках его проступил румянец, какого никогда не бывает у детей етунов. Один завороженно смотрел, как синева сходит с его лица, шеи, тела, – еще мгновение, и ребенок цветом кожи уже не отличался от его собственного сына. Один завернул его в подол плаща и, бережно прижимая к груди свою ношу, вышел наружу.
Война была окончена, и он не собирался задерживаться здесь больше – его давно ждали дома.
***
Перемирие было заключено быстро и без лишних хлопот. Как только етуны узнали, что их царь сдался, они сразу же сложили оружие – такова уж была их природа. Один поручил своей дружине закончить это дело, а сам поспешил вернуться в Асгард. Оставаться здесь дальше он не мог, испытывая после победы над Лафеем отвращение ко всему. Ему хотелось поскорее выбраться из этой пучины грязи и унижения, туда, где всегда царили доблесть и величие.
Он поднимался по золотой лестнице своего дворца и ощущал, как оцепенение постепенно отпускает его душу из ледяных тисков.
Фригг при виде искалеченного мужа ахнула, прижала руки ко рту, но Один лишь покачал головой.
- Я принес тебе подарок из Етунхейма, – сказал он и развернул плащ.
На лице Фригг секундное изумление сменилось деловитостью. Она взяла ребенка, и тот разулыбался.
- Он прелестный! – когда Фригг снова подняла взгляд на мужа, лицо ее светилось, и Один залюбовался ею.
Она ни о чем не спрашивала – подошла к кроватке Тора и положила младенца рядом со своим сыном, показывая, что принимает его в семью. Тор, не просыпаясь, сразу же по-хозяйски обнял его.
- Теперь у него есть младший брат, – Фригг стерла белоснежным фартуком кровь с лица мужа и тихо добавила, – ступай к лекарю. И приходи утром проведать нас с мальчиками.
***
Етунский младенец оказался на удивление живым и любопытным – ползал по комнате, но охотно шел на руки и ластился, как нормальный ребенок асов. Ничто, кроме острого носика, не выдавало в нем сейчас сына Лафея. Он легко поладил с Тором и Фригг, но больше всех остальных любил Одина. И тот испытывал удивительное волнение всякий раз, когда Локи – так он назвал приемного сына – забирался к нему на колени. Этот ребенок мог весь день просидеть на руках у отца, глядя на огонь. Тора бы никакие силы не заставили вести себя так смирно. Возможно, именно то, что они были такие разные, позволило Тору и Локи привязаться друг к другу: противоположности сходились, как когда-то сам Один сошелся с Лафеем.
И Один довольно быстро отправил на задворки своего сознания мысль о том, чьим сыном был Локи на самом деле. Теперь мальчик принадлежал ему, и ни за какие сокровища мира Один отныне не согласился бы расстаться с ним.
Фандом: "Thor 2011"
Название: Aurora Borealis: начало
Автор: Solli
Беты нет
Рейтинг: PG-13
Категория: преслэш, гет
Пейринги: Один/Лафей, Один/Фригг
Жанр: драма
Предупреждения: телесные наказания
Дисклеймер: все принадлежит студии «Марвел» и богам Асгарда
Саммари: Лафей проявил слабость, за которую ему придется расплачиваться всю жизнь
читать дальше***
***
Ледяное копье пролетело в воздухе в дюйме от щеки Одина и где-то сзади вонзилось в смерзшуюся землю. Лицо заливал пот, перемешанный с кровью - правый глаз совершенно заплыл, на губах горчило. Отерев лоб краем замызганного плаща, Один огляделся. Тут и там в отдалении полыхали костры и не смолкал шум битвы. Много дней прошло с тех пор, как они выбили етунов из Мидгарда и гнали их до Етунхейма - сегодня утром асы подступили к самым стенам дворца и взяли их штурмом. Много храбрых воинов полегло в бою – ледяные великаны заплатят за каждого из них... Но сейчас еще не время было считать потери: главная цель затерялась в темноте, спряталась среди бесформенных груд, в которые воины Асгарда обращали всё на своем пути. Лафей.
Заклятый друг, любимый враг. Как давно – и словно вчера – они бродили вдвоем по заросшим клевером лугам Мидгарда и рассуждали о том, как должен быть устроен мир, чтобы все в нем было в гармонии и равновесии.
- Вот волк пожирает ягненка, – говорил Лафей. – Ты скажешь: хорошо ли это или дурно? Пустишься в рассуждения о добре и зле, о равенстве, которое нарушает сильный, убивая слабого. Но ведь природа не ведает таких понятий, как добро и зло. Слабость и сила – вот ее абсолют. Сражайся или умри.
- Чем же тогда мы отличаемся от животных? – возражал Один. – Зверь без раздумий пожирает зверя, в нас же есть чувство справедливости, и сострадание, и жалость. Разве нет ничего такого, что для тебя стоит выше твоей жажды доказывать всем свою силу?
- Есть, – отвечал Лафей, отводя взгляд, и всякий раз умолкал, словно не желал признаваться в том, что же именно способно сделать его уязвимым и слабым.
Один и не допытывался, полагая, что Лафей однажды сам расскажет ему всё.
- Вот видишь. На том и держится мир, – говорил он рассудительно.
Странная это была дружба. Все удивлялись ей. Не смели осуждать Одина вслух, но перешептывались за его спиной. Одину было наплевать. Он знал, что в этих беседах с Лафеем открывает что-то важное, что Лафей помогает ему лучше понять миропорядок, постичь то совершенное и несовершенное, что было в нем. Услышать, какие из струн звучат фальшиво, и отстроить лад.
Пока дружина проводила время за пирами и военными забавами, Один ходил по холмам и лесам, и все яснее внутри него звучала песня, дивная, таинственная и гармоничная.
- Ты слышишь? Это горы говорят с нами... трава, вода, воздух! – произносил он негромко, останавливаясь и поднимая вверх указательный палец.
Лафей, пыхтя, стоял рядом. Он не слышал пения – его затрудненное дыхание пригибало траву к земле.
- Хель забери твою песню, – ворчал он, следуя за Одином и оставляя на траве гигантские инеистые следы. – Она звучит у тебя в голове. Поэтому ты не слышишь, о чем говорят твои воины.
- О чем же они говорят? – примирительно спросил Один, устраиваясь под деревьями и вдыхая ароматы поздних, отцветающих трав.
- О том, что ты нашел себе неподходящего приятеля, – огрызнулся Лафей и лег чуть поодаль – чтобы не слишком скоро проморозить поляну. – О том, что не предаешься пирам и веселью вместе со всеми, не сражаешься и не охотишься, а все бродишь, будто рано овдовевшая жена, а следом за тобой таскается уродливое чудовище.
С этими словами Лафей достал свой ледяной клинок и со злостью всадил его в землю.
Один негромко рассмеялся.
- Они так говорят? – переспросил он, поднимаясь и отряхивая плащ от приставших травинок. – А тебе что за печаль?
Лафей быстро глянул в сторону друга и отвернулся.
- Я знаю, что они правы, – глухо пробурчал он. – Я не умею веселиться, презираю их всех за их самолюбование... Их гулянки... Я всегда считал, что война – вот истинный пир. Ты сбил меня с толку, Один. Я не слышу этих твоих песен, трава не нашептывает мне сказания, она чернеет и умирает от одного моего прикосновения. Я не желал стать твоей тенью, но стал ею. Теперь я не понимаю, что важно, а что нет.
- Что тебя тревожит? – спросил Один, подходя ближе и устраиваясь рядом с ним на пожухлой вымерзшей траве. – Разве ты не видишь – я не слушаю чужих голосов. Зачем же слушаешь ты?
Он устремил пристальный взгляд чистых, как горный ручей, голубых глаз прямо на Лафея. И словно искра мелькнула между ними и потонула на дне тяжелого, как омут, взгляда етуна.
- Потому что я теперь сам не знаю, кто я, – отвечал Лафей сердито.
- Это же так просто, – покачал головой Один. – Ты мой друг. И мне все равно, что думают о тебе мои соратники. Что бы они ни говорили – их слова никогда не будут иметь больший вес, чем то чувство, которое я к тебе испытываю.
Лафей, впрочем, не выглядел успокоенным.
- Вот как, – пробормотал он, невольно отодвигаясь, когда Один придвинулся ближе. – Ты, стало быть, думаешь, что мы всегда будем вместе?
- Конечно, – нахмурился Один. – Дружба сильней всего на свете. Она не отцветает, как дерево, не закатывается, как солнце, не тает, будто снег. Она подобна камню на морском берегу – жизненные волны лишь делают ее более гладкой.
- Ты мастер говорить речи, – сказал Лафей. – Они словно музыка...
- Так теперь и ты услышал? – обрадовался Один.
- Я давно слышу ее, – неохотно признался Лафей. Брови его сошлись на переносице, и взгляд стал тяжелым и сумрачным.
- Почему же ты не сказал сразу?
- Никогда ни один етун никому не признавался в своей слабости, – хмуро проговорил Лафей.
- В чем же твоя слабость? – Один склонился ниже, видя, как широко распахнулись оранжевые глаза етуна и как тот поджал губы, словно еле сдерживая волнение....
И в этот миг, разливаясь в воздухе неспешными, но сильными волнами, между деревьев заструилась музыка, такая прекрасная, какая, наверное, не звучит и в Валгале...
- Вот она, совсем близко! – возликовал Один, вскакивая на ноги.
Лафей поднялся вслед за ним. Он выглядел обескураженным и растерянным.
- Неужели ты не слышишь? Эта песня... я почти могу различить слова.... – Один радостно засмеялся. – Это совсем близко, пойдем!
И он кинулся в лесную чащу, ощущая за своей спиной дыхание Лафея, еще более тяжелое и прерывистое, чем обычно.
Деревья, словно нарочно бросавшие сеть своих узловатых корней ему под ноги и цеплявшиеся за подол его плаща, вскоре расступились: взору открылся берег небольшой реки, на берегу на камнях устроились девушки с прялками. Одна из них сидела поодаль и пела, так мелодично, будто в сердце ее была заключена самая нежная свирель. Тяжелые золотые косы лежали на ее плечах, а руки двигались легко и невесомо, словно она не касалась нити и та сама собой, по волшебству, свивалась в полотно.
Один замер, растворяясь в звуках ее песни. Но девушка подняла глаза и умолкла. А следом за ней обернулись к чужаку и все ее подруги – Один успел заметить, что не было среди них краше его таинственной певуньи – прежде чем за его спиной раздался громкий треск и брань, и на полянку выкатился Лафей.
- Хель забери... – начал он.
И тотчас все пришло в движение. Девушки, подобно стайке крохотных перепуганных птиц, с криками ужаса бросились врассыпную, кто куда, лишь мелькнули и исчезли среди деревьев подолы их светлых платьев.
И только одна осталась сидеть на месте. Та, что пела песни. Та, которую Один услышал прежде, чем увидел, а увидев, не хотел больше расставаться никогда.
- Как тебя зовут? – спросил он негромко, подходя к ней, и она поднялась ему навстречу.
- Фригг, – голос ее звучал мелодично, словно она и теперь пела свою песню, нежную и грустную. – А ты, должно быть, Один? Я много слышала о тебе. Прими от меня дар, – она протянула ему свою работу – легкую длинную рубашку из тончайшей серебряной нити.
- Благодарю тебя, Фригг, – отозвался Один, принимая подарок и с изумлением ощущая, как нежнейшая пряжа согревает его ладони. – Я буду носить твой подарок, покуда он не износится, а твой образ в своем сердце буду носить и после того, как сношу десять десятков таких рубашек. Отчего твоя песня так грустна, Фригг?
- Оттого она грустна, что говорит о ребенке, оставшемся без отца и матери, брошенном и потерянном... Озерный народ от начала дней поет ее, рассказывая, как брошенное дитя проделало путь в корзине вниз по реке, чтобы возвестить... – она умолкла и склонила голову.
- Что же возвестить? Что? – допытывался Один, но Фригг лишь качала головой, и в ее ясных синих глазах сверкали слезы.
- Дикие, необразованные племена этот озерный народ, – заявил доселе молчавший Лафей. - Боятся каждого шороха, воевать неспособны, все бы им распевать песенки да устраивать танцы под луной. Пойдем отсюда, скоро ужин, и ты рискуешь пропустить его, расточая свои речи.
Фригг подняла на него потемневшее от гнева лицо, и оба принялись сверлить друг друга взглядами.
Один положил конец этому безмолвному поединку.
- Мой друг Лафей прав, мы не можем задерживаться дольше, – сказал он мягко. Тот самодовольно фыркнул за его спиной, но Один еще не закончил. – Лишь об одном я спрошу тебя, Фригг. Хочешь ли ты променять лесную чащу на золотой чертог? Хочешь ли смотреть на облака не снизу вверх, но сверху вниз? Хочешь ли ткать рубашки не для своих сородичей, но для меня одного? Твоя песня долго вела меня к тебе, и вот я здесь - разве могу я так легко и глупо отпустить свое счастье? Разве смогу уснуть ночью, вспоминая свет твоих глаз? Знаю, что нет. Ни сегодня, ни завтра я не смогу забыть тебя, расстаться с твоим образом, и если так, то для чего расставаться? Согласишься ли ты, Фригг, стать моей подругой, и вместе со мной, на правах царицы, подняться по золотым лестницам моего дворца в Асгарде?
Последние его слова потонули в треске ветвей – Лафей, очевидно, раздраженный долгими речами, отправился в обратный путь через чащу, едва не с корнем вырывая столетние дубы. Один хотел было броситься за ним, чтобы удержать, но замер, привороженный взглядом темных глах Фригг.
«Да!» - сказали ее глаза. Только это. Всего одно слово. И сердце Одина перевернулось и задрожало, как пойманная в силки птица. Он протянул руку, и Фригг смело вложила в нее свои тонкие пальцы.
Дружина встретила известие о грядущей свадьбе Одина бурным ликованием. Лишь Лафея не было среди них. Он исчез, словно прошлогодний снег под лучами весеннего солнца. Спустя некоторое время Один узнал, что его старый друг вернулся в Етунхейм и заперся там в своем замке.
Поначалу этот странный поступок почти заставил Одина страдать. Лафей не отвечал на письма, и даже попытался убить гонца, посланного из Асгарда. Один вскипел гневом и яростью, и намеревался отомстить за растоптанную дружбу, но потом отвлекся на вещи куда более значительные и важные: они с Фригг обустраивали дворец, который теперь почему-то не казался Одину ни пустым, ни скучным... В этих хлопотах незаметно минуло время со дня их свадьбы до дня летнего солнцестояния, когда Фригг принесла ему самый бесценный дар - сына.
Один много повидал, но ничто в его жизни не могло сравниться с ощущением, заполнявшим сердце всякий раз, когда он сидел возле колыбели своего ребенка. Фригг с веретеном обычно утраивалась рядом и тихонько пела – теперь ее песни были куда более радостными. Излюбленный некогда сюжет про брошенного ребенка, который в корзине плывет вниз по реке, был забыт.
- Сейчас у меня есть все, чего я хотел в жизни, – говорил Один, и она улыбалась ему в ответ.
Два года пролетели как два дня – и ровно в день летнего солнцестояния Лафей собрал войско и двинулся войной на Мидгард.
Один пока еще не знал, что именно он сам и был истинной целью этой войны.
***
Темная тень выросла перед ним внезапно – етуны умеют сливаться со скалами, из которых когда-то родились.
- Один. Я знал, что ты не останешься в стороне.
Голос Лафея звучал в ушах набатом.
Один поднял голову, пытаясь рассмотреть в полумраке лицо бывшего друга.
- Что тебе нужно, Лафей? – произнес он. – За что ты ополчился против жителей Мидгарда? Почему напал на них?
- А ты не догадываешься? – воздух с каждой секундой становился все холоднее. Одину было трудно дышать, но он не двигался, и такой же ледяной глыбой замер перед ним Лафей. – Я напал на них потому, что силен, а они – слабы. Напал, потому что хотел напасть. Напал, потому что знал, что смогу победить их и обратить в своих рабов. Какой ответ тебе нравится, Один? Ты волен выбрать любой из них.
- Оставь, Лафей, – отозвался Один негромко. – Это ложь. Тебе не нужны ни рабы, ни доказательства твоей силы. Так чего же ты добиваешься?
- Довольствуйся ложью. Едва ли правда понравится тебе больше, – Лафей ронял слова как камни.
- Я предпочитаю правду, какой бы горькой она ни была, – возразил Один. – Ведь ты знал, что я не позволю тебе уничтожить Мидгард, не так ли?
- Что ж, ты прав. Я ждал тебя, – Лафей отступил на шаг. – И ты предсказуемо примчался на защиту. Любой другой на твоем месте сейчас наслаждался бы радостями семейного очага в своем золотом дворце, вдали от тягот и невзгод этого мелкого, жалкого и ничтожного мира.... Я слышал, у тебя появился сын... – добавил он тем же тоном, каким говорил о жителях Мидгарда. – Не теряешь времени даром.
- Тебя это не касается, – взорвался Один. Ему надоели и эти загадки, и этот пустой бессмысленный разговор. Остатки желания разобраться в причинах, побудивших Лафея поступать так жестоко и глупо, окончательно покинули его душу, оставив место лишь жажде справедливости и мщения. – Мой ребенок, моя жизнь и я сам... Даже не пытайся заговаривать со мной об этом. Ты мог быть рядом со мной и разделить мою радость, но утратил это право.
- Неужели? – в голосе Лафея прозвучало глумление. – Когда же это произошло? Как вышло, что ты в один миг вычеркнул меня из своей жизни, Один? Такова, значит, цена твоих слов... и твоей дружбы?
- Моей дружбы? О чем ты говоришь? Тебе, вероятно, так сильно нужна была моя дружба, когда ты укрылся в своем мире, точно трусливая крыса. Я пытался говорить с тобой, ты не отвечал. Чего же ты хочешь теперь?
- А ты, должно быть, хотел всего и сразу, не так ли, Один? Думал, что я по-прежнему буду ходить за тобой, будто тень твоего плаща, тогда как ты воркуешь со своей избранницей? Что ж, ты ошибся во мне, а я – в тебе. Время разговоров прошло. Осталось всего одно дело, которое нам нужно обсудить. Ты спросил, чего я хочу теперь. Я отвечу тебе. С тех пор, как ты отвернулся от меня и предал нашу дружбу – с тех самых пор я хочу лишь одного. Смерти.
- Смерти? – повторил Один растерянно.
- Да. Я хочу, чтобы ты исчез, чтобы даже следа твоего не осталось ни в одном из девяти миров, вот чего я хочу, Один. И ты даже не представляешь, как скоро мое желание исполнится! – прорычал Лафей и поднял руку – в ней сверкнул ледяной кинжал. Один едва успел уклониться.
От былой растерянности не осталось и следа. Он больше не видел Лафея – перед ним был враг, ледяной великан, жестокий убийца, заслуживший наказания.
Прошептав про себя имена жены и сына, Один стремительно перешел в наступление. Высоко подняв Мьельнир, он вложил в него всю свою силу, прежде чем опустить на землю, так что она тотчас пошла глубокими трещинами. С грохотом начали обрушиваться верхушки громоздящихся в отдалении скал. Лафей кинулся вперед, целя Одину в сердце, но дрожь земли не дала ему удержаться на ногах, и Один снова увернулся от удара. Глаза ледяного великана фанатично полыхали красным огнем – он намеревался биться до последнего.
Один снова занес Мьельнир – от следующего удара трещины, образовавшиеся во льду, расширились, открывая черные бездонные провалы. Дрожь охватила уже и ближайшие скалы, Лафей на миг обернулся туда, где у их подножия высился храм етунов. Этот взгляд не укрылся от Одина – должно быть, ледяной великан хранил там что-то ценное.
Балансируя на краю пропасти, они наносили друг другу удары, и поединок все длился и длился. Один знал, что Лафей будет биться до тех пор, пока есть силы, значит, нужно лишь продержаться дольше него. Тесня противника ближе к скалам, Один ударил молотом по одной из обледеневших каменных стен, и по всей гряде прокатилось гулкое эхо – на головы соперникам посыпалась ледяная крошка, и Лафей снова оглянулся в сторону храма – камни с грохотом падали на его крышу и срывались вниз.
«Что же ты скрываешь, Лафей?» – подумал Один. Воспользовавшись минутной заминкой своего противника, он метнул Мьельнир и сбил ледяного великана с ног. Тот грузно опрокинулся на спину, и Один мгновенно приставил острие копья к его горлу.
- Ты проиграл, – произнес он, тяжело дыша. Лицо Лафея исказилось от злобы, но возразить было нечего.
- Ты отзовешь своих воинов и прикажешь им сдать оружие, – продолжал Один, по-прежнему держа его на прицеле – даже поверженный, Лафей оставался воплощением подлости и коварства.
Тот скосил глаза – Одину не нужно было следить за направлением его взгляда, чтобы понять – тот снова смотрит на етунский храм.
- Хорошо, – прохрипел он наконец. – Я сделаю, как ты скажешь.
- Это еще не все, – Один помедлил. – Твои воины заплатят за ущерб, причиненный Мидгарду, и за те потери, которые по твоей милости понес Асгард... Но у нас с тобой есть долги, которые остались между нами двоими. По ним ты расплатишься сам.
Лафей дернулся, едва не наткнувшись на острие копья.
- Что тебе нужно? – прохрипел он. По лицу его, все еще красивому, прошла судорога. Он был унижен и раздавлен, но Одину казалось мало и этого.
- Повернись, – велел он сурово. – На колени, спиной ко мне. Не так ли из-за спины ты сам напал на невинных людей?
Лафей молчал, и это разозлило Одина.
- Я проклинаю тебя за то, что ты предал нашу дружбу. Я любил тебя. Действительно любил, – произнес он. – Но ты сделал свой выбор, и этот выбор – вечная тьма. Ибо отныне в твоем мире всегда будет темно. Я погашу твой пыл, так, чтобы тебе неповадно было думать, будто ты – сильный. Я навсегда отучу тебя нападать на слабых.
С этими словами он поднял копье и превратил его в хлыст. Первый удар пришелся по спине Лафея чуть выше пояса. Тот взвыл от боли, но Один оставался неумолим. Он продолжал методично орудовать хлыстом. От этих движений он почувствовал что-то сродни возбуждению – и немыслимую ярость, которая переполняла его до краев. Вскоре Лафей затих, и лишь вздрагивал каждый раз, когда плеть ударялась о его тело. Когда Один закончил, возвращая копью его обычный вид, по нему струилась голубая етунская кровь. Наскоро обтерев его снегом, он поднял молот и побрел в сторону храма. Тяжесть в ногах едва позволяла ему двигаться, и каждый шаг давался с немыслимым трудом. Поднявшись по ступеням наверх, он обернулся – Лафей лежал на земле в той позе, в какой он оставил его. Враг был повержен окончательно, и так жалок, что в сердце Одина на миг шевельнулось сострадание. Он замер, еще не зная, что собирается предпринять, как вдруг до его слуха долетел тихий плач. Тоненький слабый голосок принадлежал, без сомнения, ребенку, и Один поспешно вошел под своды храма. По стенам плясал голубоватый свет пламени ледяных факелов. Камнепад не сумел повредить святыне великанов – мощный свод остался невредим. Один прошел колонный зал и остановился у алтаря. Крохотный младенец лежал в корзине, поставленной прямо на пол. Он был завернут в грубое тряпье, но на шее его красовалось ожерелье царей Етунхейма. Один поднял ребенка на руки, избавляя от тряпок и ожерелья – тот тотчас примолк, и на щеках его проступил румянец, какого никогда не бывает у детей етунов. Один завороженно смотрел, как синева сходит с его лица, шеи, тела, – еще мгновение, и ребенок цветом кожи уже не отличался от его собственного сына. Один завернул его в подол плаща и, бережно прижимая к груди свою ношу, вышел наружу.
Война была окончена, и он не собирался задерживаться здесь больше – его давно ждали дома.
***
Перемирие было заключено быстро и без лишних хлопот. Как только етуны узнали, что их царь сдался, они сразу же сложили оружие – такова уж была их природа. Один поручил своей дружине закончить это дело, а сам поспешил вернуться в Асгард. Оставаться здесь дальше он не мог, испытывая после победы над Лафеем отвращение ко всему. Ему хотелось поскорее выбраться из этой пучины грязи и унижения, туда, где всегда царили доблесть и величие.
Он поднимался по золотой лестнице своего дворца и ощущал, как оцепенение постепенно отпускает его душу из ледяных тисков.
Фригг при виде искалеченного мужа ахнула, прижала руки ко рту, но Один лишь покачал головой.
- Я принес тебе подарок из Етунхейма, – сказал он и развернул плащ.
На лице Фригг секундное изумление сменилось деловитостью. Она взяла ребенка, и тот разулыбался.
- Он прелестный! – когда Фригг снова подняла взгляд на мужа, лицо ее светилось, и Один залюбовался ею.
Она ни о чем не спрашивала – подошла к кроватке Тора и положила младенца рядом со своим сыном, показывая, что принимает его в семью. Тор, не просыпаясь, сразу же по-хозяйски обнял его.
- Теперь у него есть младший брат, – Фригг стерла белоснежным фартуком кровь с лица мужа и тихо добавила, – ступай к лекарю. И приходи утром проведать нас с мальчиками.
***
Етунский младенец оказался на удивление живым и любопытным – ползал по комнате, но охотно шел на руки и ластился, как нормальный ребенок асов. Ничто, кроме острого носика, не выдавало в нем сейчас сына Лафея. Он легко поладил с Тором и Фригг, но больше всех остальных любил Одина. И тот испытывал удивительное волнение всякий раз, когда Локи – так он назвал приемного сына – забирался к нему на колени. Этот ребенок мог весь день просидеть на руках у отца, глядя на огонь. Тора бы никакие силы не заставили вести себя так смирно. Возможно, именно то, что они были такие разные, позволило Тору и Локи привязаться друг к другу: противоположности сходились, как когда-то сам Один сошелся с Лафеем.
И Один довольно быстро отправил на задворки своего сознания мысль о том, чьим сыном был Локи на самом деле. Теперь мальчик принадлежал ему, и ни за какие сокровища мира Один отныне не согласился бы расстаться с ним.
-
-
02.06.2011 в 07:14-
-
02.06.2011 в 09:19спасибо!
-
-
02.06.2011 в 09:41колосиситая трава, ога.
-
-
02.06.2011 в 09:42Вот только, блин! Люди, у Одина копье, а не жезл! Хотя это уже лучше, чем когда пишут, что это посох/жезл Локи (но, не спорю, он чертовки идет ублюдку! Что в комиксе, что в фильме ^_^)
Автор, еще травы!!!!
-
-
02.06.2011 в 10:05Но это так грустно...
-
-
02.06.2011 в 10:20-
-
02.06.2011 в 10:37давно на моей памяти ничто ТАК не колосилось
Дара Нагваль
спасибо! исправлю!
lauriel_anarwen
спасибо) мне тоже грустно, но ХЭ с этим пейрингом невозможен (
Гита Ягг из Ланкра
-
-
02.06.2011 в 12:46-
-
02.06.2011 в 12:50ну даже в фильме видно, что Лафей - весьма неоднозначный персонаж. В сцене, когда он говорит Тору - "Мальчишка, ты не ведаешь, к чему ведет твоя заносчивость", у него при этом такое скорбное лицо............. И еще, когда он говорит Тору "мы знаем, кто ты такой". Откуда, собственно, он мог бы знать?...)
Ну и их диалог с Одином на границе Етунхейма - это вообще просто песня.)
-
-
04.11.2012 в 17:04спасибо за текст
-
-
04.11.2012 в 22:00