ridens verum dicere | sempre
Название: What I've done
Фандом: Мстители
Пейринг: Локи | Хоукай
Рейтинг: наверно R
Жанр: наверно романс
Размер: 1405 слов
Статус: закончен
Саммари: та самая пара весёлых дней под контролем бога лжи
Дисклеймер: всё не моё
пс. извините, если оформила как-то не так. если что, переправлю.
читать дальше
Поначалу было тяжело.
Не слушались пальцы, позвоночник сводило острым холодом, бил озноб.
Становилось легко, лишь когда исполнял приказы. Потом холод от сердца расходился по телу опять.
А чуть после — то ли привык, то ли отпустило.
И ещё.
Его словно бы настроили на предельную резкость — обострили не только зрение, хотя теперь Соколиный Глаз стал поразительно, нечеловечески зорким — казалось, заострили, отточили всё его существо. Он мог теперь легко уходить от пуль, угадывать движения на три шага вперёд и ловить им же самим пущенные стрелы.
Ощущение нравилось. Он словно превратился в сверхчеловека.
Не нравилось другое — плата за сверхвозможности. Скоро Бартон понял, что Локи будто стал ему магнитом и полюсом. Весь мир теперь вертелся для него вокруг Локи.
Сначала он держал его в поле зрения. Потом — в поле досягаемости. Под конец — стал держаться поближе к нему.
Подставить плечо, когда тот, бледный до синевы, выбирается из пикапа. Ухватить под локоть, когда оступается, уже кажется, в сотый раз на дню. Отпустить охрану и молчаливой тенью маячить где-то неподалёку, когда, видя опущенные руки, Бартон чувствовал, что тот хочет остаться один. И не задумываясь о том, почему тот никогда не прогоняет самого Хоукая.
Плата была высока. За желаниями Локи Бартон всё чаще забывался, терял себя самого. За чужими приказами исчезали его привычки и принципы, блекли цели и распадались ценности, час за часом, всё быстрей и быстрей. А впрочем… какая разница.
Ведь он теперь сам не свой.
* * *
Всё случается на третий день после захвата тессаракта. Вернее, на третью ночь.
Вдруг становится очень холодно, в разы холодней, чем прежде. Хоукай стремительно оглядывается вокруг. Посох. Камень в посохе Локи начинает светиться ярче. Бартон видит, как асгардский бог тихо опускается на какой-то ящик, замирает, склонив голову вниз и губы его чуть заметно, беззвучно вздрагивают. Бартон ждёт. Спустя несколько минут Локи вскидывается, ошалело пробегает глазами по комнате… и устало трёт висок — и Хоукай слышит короткий, болезненный выдох. Бартон сам не знает, как оказывается перед ним.
Локи словно не сразу его замечает. А заметив, поднимает на Клинта воспалённые сухие глаза:
— Что?
Бартон молча стоит перед Локи.
— Что тебе нужно?
Не двигается.
— Оставь меня.
Не уходит.
Не уходит, потому что не может уйти. Он точно вмёрз в эту холодную серую плитку опустевшей лаборатории. «Оставь…» — хрипло повторяет Локи, отворачиваясь, и Бартона окатывает жгучая злость — какого чёрта гнать его отсюда, когда чужая воля и непрошибаемая мощь тессаракта намертво приковывают к земле, держат железной хваткой, не дают ступить ни шагу назад!..
— Что ты видел? — спрашивает наконец Хоукай. Не спрашивает даже. Требует.
Локи безучастно смотрит на него снизу вверх; тонкие губы кривятся в невесёлой усмешке:
— Зачем тебе знать?
Бартон не отвечает.
Он не знает, зачем. Он ответил бы, если бы знал.
— Зачем же, а, Бартон? — теперь Локи смотрит на него без усмешки, пристально, даже жёстко. И сердце медленнее гонит по венам стылую кровь.
«Потому что был приказ защищать», — услужливо свистит в голове холод тессаракта.
А сам Бартон молчит.
— Зачем?! — вдруг срывается Локи, вихрем взвиваясь на ноги, вцепляется лучнику в ворот форменной куртки. — Зачем?!!
Бартон не отшатывается. И не произносит ни слова. Невидящим взглядом смотрит прямо перед собой.
Локи замирает. Нервно, дёргано улыбается, по-птичьи склонив голову на бок, и заглядывает ему в лицо. Щурится и, кажется, просачивается в самую душу.
Бог Обмана умеет читать в сердцах. Клинт не знает, что прочёл в его замороженном сердце Локи, но тот вдруг отпускает его воротник. И тихо смеётся, ломким, рассыпчатым смехом.
— Ты правда хочешь знать?.. А выдержишь ли? Ну, смотри же!
Посох вновь касается солнечного сплетения, прожигает холодом рёбра, заливает ярким светом сетчатку глаз. Вспыхивает…
Тессаракт не разбирает дорог и миров, не разделяет историй. На Бартона обрушивается сокрушительная волна: память, войны, легенды, миллионы пророчеств — бездна, Асгард, читаури, асы, Локи и Тор… Тор. Тессаракт. Локи.
Это больно. Это слепит и дробит на миллионы осколков, вынуждает прожить тысячи жизней, вливает знания каждой из них и заставляет запомнить их все. Вот только все они не нужны Бартону, он ищет одну, незнакомую, тёмную, дикую, но такую же мёрзлую и раздробленную. Уничтоженную, но живую. Он находит её.
Когда всё заканчивается, Бартон по-прежнему не произносит ни слова.
Его мелко трясёт.
А Локи снова смотрит в глаза.
И снова что-то меняется в лице этого непонятного, переменчивого юного бога. Опускаются плечи, шальная улыбка скользит по губам.
— Ну, давай же, — тихо усмехается Локи, отступая назад, увлекая за собой Бартона. И тот идёт за ним, как во сне, как марионетка, ведомый невидимой цепью.
— Можешь, — говорит Локи, и Хоукай прижимает его к стене с бешено колотящимся ледяным сердцем.
«Можешь», — и на малую толику отпускает контроль.
«Можешь», — и у Бартона темнеет в глазах от желания и исступлённой, неистовой ярости. Этот проклятый, всеми ненавидимый бог смеётся над ним, возвращая ему ненадолго часть человеческого, шутя, испытывая и бросая вызов в лицо — давай же, лучник, докажи. Откажись.
Ярость эта настолько сильна, что Бартон сам себя ненавидит — за готовность исполнить этот невозможный — и самый долгожданный приказ.
Хоукай хрипит и, вцепившись в плечи Локи, пытается отдышаться, совладать с собой, что есть сил пытается не поддаться чужому безумию, когда вдруг…
Словно лопается стальная струна тетивы. Рвётся звонко и радостно, током хлещет по натянутым, оголённым нервам. Ощущение. Понимание.
Бартон часто-часто моргает, пытаясь прийти в себя.
Не спасает.
Темнота в глазах — не от похоти — от исчезнувшего контроля.
Бартон вскидывает голову и смотрит в упор.
И ненавидимый бог не отводит взгляда.
А Хоукай всё глядит и глядит и никак не поверит…
В нём нет ни насмешки, ни злорадства, ни торжества; только какая-то странная, чудовищная покорность — и усталость, которой не видно края.
И Клинт проваливается в этот взгляд, как только что проваливался в леденящий омут чужой безграничной власти.
И вместе с этим провалом, с этим проигрышем к нему приходит пьянящее осознание.
Это не вызов.
Не насмешка.
Не трюк.
Этот невозможный, обманчивый, безжалостный бог хочет его самого, самого Хоукая. И у Клинта словно бы ломается что-то внутри, что-то, чему, он знает, уже никогда не срастись.
И на место этому сломанному приходит другое. Сияющее. Непривычное. Новое. Ошеломительное осознание собственной ценности. Если даже асгардский бог…
А потом ему становится плевать на расы, легенды и иерархии, потому что Локи прикрывает глаза и чуть склоняет голову, усмехаясь самыми уголками губ. И эту усмешку Хоукай уже никогда не забудет.
Он обеими ладонями обхватывает лицо Локи и, потянув к себе, жадно накрывает губами холодные тонкие губы.
К чёрту сдержанность. К чёрту самоконтроль. К чёртям тессаракт, подчинение и свободу.
К чертям всё на свете.
Ведь он ему разрешил.
* * *
Когда Наташа устраивает ему «когнитивную рекалибровку», Хоукай едва ли приходит в восторг от новообретённой свободы. Не потому, что утрачивает свои сверхспособности — как ни странно, они остаются при нём, теперь всецело подчиняясь исключительно воле лучника.
Но вместе с ними остаётся и необъяснимое желание быть рядом с Локи. Желание — и ни единой причины играть на его стороне.
Наташа не раз мельком замечает, что совсем не узнаёт прежнего Хоукая. Он теперь угрюмый и тихий, постоянно молчит и как будто не рад, что избавился от гипноза.
Бартон сумрачно, недоверчиво смотрит в ответ: она правда не понимает? Всё же так просто.
Он ведь этого не просил.
Когда два брата возвращаются обратно домой, худо-бедно затягиваются боевые раны, а оставшиеся Мстители разбредаются по свету и по своим делам, Бартон идёт к Селвигу. И выспрашивает всё, что тот знает об Асгарде, асах, телепортах и магии, объяснив, что хочет быть готов к очередным читаури.
Когда Селвиг заговаривает о Рагнарёке, Бартон весь обращается в слух. А дослушав, словно бы застывает, уставившись на пустую банку, зажатую в пальцах.
Селвиг смотрит на него, оценивающе, тяжело, и уходит за новой порцией пива. Вернувшись, задумчиво спрашивает:
— И что теперь, Клинт? Какова твоя цель?
Клинт молчит. Долго, долго молчит, всё сильней сминая в кулаке алюминий, а наконец очнувшись, поднимает взгляд и отвечает с той же холодной собранностью, с какой совсем ещё недавно называл хаос и глазное яблоко.
— Апокалипсис.
Ведь тогда он вернётся.
Фандом: Мстители
Пейринг: Локи | Хоукай
Рейтинг: наверно R
Жанр: наверно романс
Размер: 1405 слов
Статус: закончен
Саммари: та самая пара весёлых дней под контролем бога лжи
Дисклеймер: всё не моё
пс. извините, если оформила как-то не так. если что, переправлю.
читать дальше
So let mercy come
And wash away
What I've done
And wash away
What I've done
Поначалу было тяжело.
Не слушались пальцы, позвоночник сводило острым холодом, бил озноб.
Становилось легко, лишь когда исполнял приказы. Потом холод от сердца расходился по телу опять.
А чуть после — то ли привык, то ли отпустило.
И ещё.
Его словно бы настроили на предельную резкость — обострили не только зрение, хотя теперь Соколиный Глаз стал поразительно, нечеловечески зорким — казалось, заострили, отточили всё его существо. Он мог теперь легко уходить от пуль, угадывать движения на три шага вперёд и ловить им же самим пущенные стрелы.
Ощущение нравилось. Он словно превратился в сверхчеловека.
Не нравилось другое — плата за сверхвозможности. Скоро Бартон понял, что Локи будто стал ему магнитом и полюсом. Весь мир теперь вертелся для него вокруг Локи.
Сначала он держал его в поле зрения. Потом — в поле досягаемости. Под конец — стал держаться поближе к нему.
Подставить плечо, когда тот, бледный до синевы, выбирается из пикапа. Ухватить под локоть, когда оступается, уже кажется, в сотый раз на дню. Отпустить охрану и молчаливой тенью маячить где-то неподалёку, когда, видя опущенные руки, Бартон чувствовал, что тот хочет остаться один. И не задумываясь о том, почему тот никогда не прогоняет самого Хоукая.
Плата была высока. За желаниями Локи Бартон всё чаще забывался, терял себя самого. За чужими приказами исчезали его привычки и принципы, блекли цели и распадались ценности, час за часом, всё быстрей и быстрей. А впрочем… какая разница.
Ведь он теперь сам не свой.
* * *
Всё случается на третий день после захвата тессаракта. Вернее, на третью ночь.
Вдруг становится очень холодно, в разы холодней, чем прежде. Хоукай стремительно оглядывается вокруг. Посох. Камень в посохе Локи начинает светиться ярче. Бартон видит, как асгардский бог тихо опускается на какой-то ящик, замирает, склонив голову вниз и губы его чуть заметно, беззвучно вздрагивают. Бартон ждёт. Спустя несколько минут Локи вскидывается, ошалело пробегает глазами по комнате… и устало трёт висок — и Хоукай слышит короткий, болезненный выдох. Бартон сам не знает, как оказывается перед ним.
Локи словно не сразу его замечает. А заметив, поднимает на Клинта воспалённые сухие глаза:
— Что?
Бартон молча стоит перед Локи.
— Что тебе нужно?
Не двигается.
— Оставь меня.
Не уходит.
Не уходит, потому что не может уйти. Он точно вмёрз в эту холодную серую плитку опустевшей лаборатории. «Оставь…» — хрипло повторяет Локи, отворачиваясь, и Бартона окатывает жгучая злость — какого чёрта гнать его отсюда, когда чужая воля и непрошибаемая мощь тессаракта намертво приковывают к земле, держат железной хваткой, не дают ступить ни шагу назад!..
— Что ты видел? — спрашивает наконец Хоукай. Не спрашивает даже. Требует.
Локи безучастно смотрит на него снизу вверх; тонкие губы кривятся в невесёлой усмешке:
— Зачем тебе знать?
Бартон не отвечает.
Он не знает, зачем. Он ответил бы, если бы знал.
— Зачем же, а, Бартон? — теперь Локи смотрит на него без усмешки, пристально, даже жёстко. И сердце медленнее гонит по венам стылую кровь.
«Потому что был приказ защищать», — услужливо свистит в голове холод тессаракта.
А сам Бартон молчит.
— Зачем?! — вдруг срывается Локи, вихрем взвиваясь на ноги, вцепляется лучнику в ворот форменной куртки. — Зачем?!!
Бартон не отшатывается. И не произносит ни слова. Невидящим взглядом смотрит прямо перед собой.
Локи замирает. Нервно, дёргано улыбается, по-птичьи склонив голову на бок, и заглядывает ему в лицо. Щурится и, кажется, просачивается в самую душу.
Бог Обмана умеет читать в сердцах. Клинт не знает, что прочёл в его замороженном сердце Локи, но тот вдруг отпускает его воротник. И тихо смеётся, ломким, рассыпчатым смехом.
— Ты правда хочешь знать?.. А выдержишь ли? Ну, смотри же!
Посох вновь касается солнечного сплетения, прожигает холодом рёбра, заливает ярким светом сетчатку глаз. Вспыхивает…
Тессаракт не разбирает дорог и миров, не разделяет историй. На Бартона обрушивается сокрушительная волна: память, войны, легенды, миллионы пророчеств — бездна, Асгард, читаури, асы, Локи и Тор… Тор. Тессаракт. Локи.
Это больно. Это слепит и дробит на миллионы осколков, вынуждает прожить тысячи жизней, вливает знания каждой из них и заставляет запомнить их все. Вот только все они не нужны Бартону, он ищет одну, незнакомую, тёмную, дикую, но такую же мёрзлую и раздробленную. Уничтоженную, но живую. Он находит её.
Когда всё заканчивается, Бартон по-прежнему не произносит ни слова.
Его мелко трясёт.
А Локи снова смотрит в глаза.
И снова что-то меняется в лице этого непонятного, переменчивого юного бога. Опускаются плечи, шальная улыбка скользит по губам.
— Ну, давай же, — тихо усмехается Локи, отступая назад, увлекая за собой Бартона. И тот идёт за ним, как во сне, как марионетка, ведомый невидимой цепью.
— Можешь, — говорит Локи, и Хоукай прижимает его к стене с бешено колотящимся ледяным сердцем.
«Можешь», — и на малую толику отпускает контроль.
«Можешь», — и у Бартона темнеет в глазах от желания и исступлённой, неистовой ярости. Этот проклятый, всеми ненавидимый бог смеётся над ним, возвращая ему ненадолго часть человеческого, шутя, испытывая и бросая вызов в лицо — давай же, лучник, докажи. Откажись.
Ярость эта настолько сильна, что Бартон сам себя ненавидит — за готовность исполнить этот невозможный — и самый долгожданный приказ.
Хоукай хрипит и, вцепившись в плечи Локи, пытается отдышаться, совладать с собой, что есть сил пытается не поддаться чужому безумию, когда вдруг…
Словно лопается стальная струна тетивы. Рвётся звонко и радостно, током хлещет по натянутым, оголённым нервам. Ощущение. Понимание.
Бартон часто-часто моргает, пытаясь прийти в себя.
Не спасает.
Темнота в глазах — не от похоти — от исчезнувшего контроля.
Бартон вскидывает голову и смотрит в упор.
И ненавидимый бог не отводит взгляда.
А Хоукай всё глядит и глядит и никак не поверит…
В нём нет ни насмешки, ни злорадства, ни торжества; только какая-то странная, чудовищная покорность — и усталость, которой не видно края.
И Клинт проваливается в этот взгляд, как только что проваливался в леденящий омут чужой безграничной власти.
И вместе с этим провалом, с этим проигрышем к нему приходит пьянящее осознание.
Это не вызов.
Не насмешка.
Не трюк.
Этот невозможный, обманчивый, безжалостный бог хочет его самого, самого Хоукая. И у Клинта словно бы ломается что-то внутри, что-то, чему, он знает, уже никогда не срастись.
И на место этому сломанному приходит другое. Сияющее. Непривычное. Новое. Ошеломительное осознание собственной ценности. Если даже асгардский бог…
А потом ему становится плевать на расы, легенды и иерархии, потому что Локи прикрывает глаза и чуть склоняет голову, усмехаясь самыми уголками губ. И эту усмешку Хоукай уже никогда не забудет.
Он обеими ладонями обхватывает лицо Локи и, потянув к себе, жадно накрывает губами холодные тонкие губы.
К чёрту сдержанность. К чёрту самоконтроль. К чёртям тессаракт, подчинение и свободу.
К чертям всё на свете.
Ведь он ему разрешил.
* * *
Когда Наташа устраивает ему «когнитивную рекалибровку», Хоукай едва ли приходит в восторг от новообретённой свободы. Не потому, что утрачивает свои сверхспособности — как ни странно, они остаются при нём, теперь всецело подчиняясь исключительно воле лучника.
Но вместе с ними остаётся и необъяснимое желание быть рядом с Локи. Желание — и ни единой причины играть на его стороне.
Наташа не раз мельком замечает, что совсем не узнаёт прежнего Хоукая. Он теперь угрюмый и тихий, постоянно молчит и как будто не рад, что избавился от гипноза.
Бартон сумрачно, недоверчиво смотрит в ответ: она правда не понимает? Всё же так просто.
Он ведь этого не просил.
Когда два брата возвращаются обратно домой, худо-бедно затягиваются боевые раны, а оставшиеся Мстители разбредаются по свету и по своим делам, Бартон идёт к Селвигу. И выспрашивает всё, что тот знает об Асгарде, асах, телепортах и магии, объяснив, что хочет быть готов к очередным читаури.
Когда Селвиг заговаривает о Рагнарёке, Бартон весь обращается в слух. А дослушав, словно бы застывает, уставившись на пустую банку, зажатую в пальцах.
Селвиг смотрит на него, оценивающе, тяжело, и уходит за новой порцией пива. Вернувшись, задумчиво спрашивает:
— И что теперь, Клинт? Какова твоя цель?
Клинт молчит. Долго, долго молчит, всё сильней сминая в кулаке алюминий, а наконец очнувшись, поднимает взгляд и отвечает с той же холодной собранностью, с какой совсем ещё недавно называл хаос и глазное яблоко.
— Апокалипсис.
Ведь тогда он вернётся.
